Кассиль Лев Абрамович родился 27 июня 1905 в слободе Покровской (г. Энгельс на Волге) в семье врача. Учился в гимназии, после революции преобразованной в Единую трудовую школу. Сотрудничал с Покровской детской библиотекой-читальней, при которой организовывались для детей рабочих различные кружки, в том числе издавался и рукописный журнал, редактором и художником которого был Кассиль. По окончании школы за активную общественную работу Кассиль получил направление в вуз. В 1923 поступает на математическое отделение физико-математического факультета Московского университета, специализируясь на аэродинамическом цикле. К третьему курсу начал всерьез думать о литературном труде. Через год написал свой первый рассказ, который был напечатан в 1925 в газете "Новости радио". Все свободное время отдавал чтению русской классики.
В 1927 познакомился с В.Маяковским, громоподобным талантом которого давно восхищался, начинает сотрудничать в журнале Маяковского "Новый Леф". Здесь были напечатаны отрывки из первой книги "Кондуит". Получил предложение сотрудничать в журнале "Пионер", где в это время работали М.Пришвин, А.Гайдар и др. Познакомился с С.Маршаком, встреча с которым определила творческий путь Кассиля как детского писателя. Из журналистики не уходил: более девяти лет работал в газете "Известия", ездил по стране и за рубеж, встречаясь с интересными людьми, публикуя материалы в газетах для взрослых и детей. Вторая большая книга "Швамбрания" вышла в 1933;
Тематика повестей и романов, написанных впоследствии Кассилем, разнообразна: "Вратарь республики" (1937); "Черемыш - брат героя" (1938); "Маяковский - сам" (1940); "Дорогие мои мальчишки" (1944); "Ход белой королевы" (1956); "Улица младшего сына" (совместно с М.Полянским, 1949); "Чаша гладиатора" (1961) и другие. Видный рус. сов. прозаик, более известный произв. дет. лит-ры, один из основоположников (вместе с Б. Житковым, К. Чуковским, С. Я. Маршаком) сов. дет. лит-ры. Род. в слободе Покровской (ныне - г. Энгельс), учился на физ.-мат. факультете МГУ, но не окончил его, полностью переключившись на лит. деятельность, в 1920-е гг. (по предложению В. Маяковского) работал в журн. «Новый ЛЕФ». Печататься начал с 1925 г. Чл.-корр. Академии пед. наук СССР. Лауреат Гос. премии СССР (1951).
Известность К. принесли две автобиогр. повести о детстве - «Кондуит» (1930) и «Швамбрания» (1933); объединены в один том - «Кондуит и Швамбрания» (1935); - содержащие условно-фантаст. элемент: воображаемую страну, придуманную детьми; мн. детали этой дет. игры (придуманная история, география, политика и т. п.) - напоминают более основательные и «серьезные» конструкции совр. фэнтези.
Глубокое знание интересов, увлечений, вкусов, нравов, языка и манер, всей системы ценностей современной ему молодежи, тяготения к реальному бытописанию, а в нем - к изображению людей «экстремальных» профессий (спортсменов, летчиков, художников, актеров и т. п.), определили тематику (и стиль) произведений Кассиля, написанных для детей и юношества: романы «Вратарь Республики» (1938), отразивший, в числе прочего, не охладевающую у писателя на протяжении всей жизни страсть футбольного болельщика; «Ход белой королевы» (1956), посвященный лыжному спорту; «Чаша гладиатора» (1960) – о жизни циркового борца и судьбах русских людей, оказавшихся после 1917 года в эмиграции; повести «Черемыш, брат героя» (1938), «Великое противостояние» (ч. 1–2, 1941–1947), передающей процесс духовного взросления «незаметной» девочки Симы Крупицыной, благодаря мудрому человеку и выдающемуся режиссеру неожиданно открывшей в себе талант не только и не столько актрисы, сколько незаурядной и сильной личности; «Дорогие мои мальчишки» (1944) - о детях, в годы войны заменивших в тылу отцов; «Улица младшего сына» (1949, совместно с М. Поляновским; Государственная премия, 1951), рассказавшая о жизни и смерти юного партизана Володи Дубинина; «Ранний восход» (1952) – также документальное повествование, посвященное светлой и короткой жизни начинающего художника Коли Дмитриева, трагически погибшего от рук религиозного фанатика в возрасте 15 лет; «Будьте готовы, Ваше высочество!» (1964), посвященная жизни в интернациональном и равноправном для всех советском пионерском лагере.

Лев Кассиль

ГЛАВНОЕ ВОЙСКО

Рассказы

«ВОЗДУХ!»

Бывало так. Ночь. Спят люди. Тихо кругом. Но враг не спит. Высоко в чёрном небе летят фашистские самолёты. Они хотят бросить бомбы на наши дома. Но вокруг города, в лесу и в поле, притаились наши защитники. День и ночь они на страже. Птица пролетит - и ту услышат. Звезда упадёт - и её заметят.

Припали защитники города к слуховым трубам. Слышат - урчат в вышине моторы. Не наши моторы. Фашистские. И сразу звонок начальнику противовоздушной защиты города:

Враг летит! Будьте готовы!

Сейчас же на всех улицах города и во всех домах громко заговорило радио:

«Граждане, воздушная тревога!»

В ту же минуту раздаётся команда:

И заводят моторы своих самолётов лётчики-истребители.

И зажигаются дальнозоркие прожектора. Враг хотел незаметно пробраться. Не вышло. Его уже ждут. Защитники города на местах.

Дай луч!

И по всему небу загуляли лучи прожекторов.

По фашистским самолётам огонь!

И сотни жёлтых звёздочек запрыгали в небе. Это ударила зенитная артиллерия. Высоко вверх бьют зенитные пушки.

«Вон где враг, бейте его!» - говорят прожектористы. И прямые светлые лучи гонятся за фашистскими самолётами. Вот сошлись лучи - запутался в них самолёт, как муха в паутине. Теперь его всем видно. Прицелились зенитчики.

Огонь! Огонь! Ещё раз огонь! - И снаряд зенитки попал врагу в самый мотор.

Повалил чёрный дым из самолёта. И рухнул на землю фашистский самолёт. Не удалось ему пробраться к городу.

Долго ещё потом ходят по небу лучи прожекторов. И слушают небо своими трубами защитники города. И стоят у пушек зенитчики. Но тихо всё кругом. Никого не осталось в небе.

«Угроза воздушного нападения миновала. Отбой!»

ПРЯМОЙ НАВОДКОЙ

Приказ: не пропускать фашистов на дорогу! Чтобы ни один не прошёл. Важная это дорога. Гонят по ней на машинах снаряды для боя. Походные кухни обед бойцам подвозят. И тех, кто в бою ранен, отправляют по этой дороге в госпиталь.

Нельзя на эту дорогу врага пускать!

Стали наступать фашисты. Много их собралось. А у наших здесь только одна пушка, и всего-то наших четверо. Четыре артиллериста. Один снаряды подносит, другой орудие заряжает, третий целится. А командир всем управляет: куда стрелять, говорит, и как пушку наводить. Решили артиллеристы: «Умрём, а не пропустим врага».

Сдавайся, русские! - кричат фашисты. - Нас много, а вас только четверо. В два счёта всех перебьём!

Отвечают артиллеристы:

Ничего. Много вас, да толку мало. А у нас в каждом снаряде по четыре ваших смерти сидит. На всех вас хватит!

Рассердились фашисты и бросились на наших. А наши артиллеристы выкатили на удобное место свою лёгкую пушку и ждут, чтобы фашисты ближе подошли.

Есть у нас пушки тяжёлые, огромные. В длинное дуло телеграфный столб влезет. На тридцать километров бьёт такая пушка. Её только трактор с места свезёт. А здесь у наших - лёгкое полевое орудие. Его вчетвером повернуть можно.

Выкатили свою лёгкую пушку артиллеристы, а фашисты прямо на них бегут. Ругаются, сдаваться велят.

А ну, товарищи, - скомандовал командир, - по наступающим фашистам прямой наводкой - огонь!

Навели артиллеристы дуло пушки прямо на врагов.

Вылетел из дула огонь, и меткий снаряд уложил сразу четырёх фашистов. Недаром говорил командир: в каждом снаряде по четыре смерти сидит.

Но фашисты всё лезут и лезут. Отбиваются четыре артиллериста.

Один снаряды подносит, другой заряжает, третий целится. Командир боем управляет: говорит, куда бить.

Упал один артиллерист: убила его фашистская пуля. Упал другой - раненный. Остались у пушки двое. Боец снаряды подносит, заряжает. Командир сам целится, сам по врагу огонь ведёт.

Остановились фашисты, стали назад отползать.

А тут к нашим подмога пришла. Ещё пушек привезли. Так отогнали артиллеристы врага от важной дороги.

Речка. Через речку мост.

Решили по этому мосту фашисты свои танки и грузовики перевезти. Узнали про то наши разведчики, и командир послал к мосту двух отважных бойцов-сапёров.

Сапёры - умелый народ. Дорогу проложить - зови сапёров. Мост построить - посылай сапёров. Взорвать мост - опять сапёры нужны.

Залезли сапёры под мост, заложили мину. Полна мина взрывчатки. Только брось туда искру - и страшная сила родится в мине. От этой силы земля дрожит, дома рушатся.

Положили сапёры мину под мост, вставили проволоку, а сами незаметно уползли и спрятались за бугром. Размотали проволоку. Один конец под мостом, в мине, другой - в руках у сапёров, в электрической машинке.

Лежат сапёры и ждут. Холодно им, но они терпят. Нельзя пропустить фашистов.

Час лежат, другой… Только к вечеру показались фашисты. Много танков, грузовиков, пехота идёт, тягачи пушки везут…

Подошли враги к мосту. Вот передний танк уже загремел по доскам моста. За ним - второй, третий…

Давай! - говорит один сапёр другому.

Рано, - отвечает другой. - Пускай все на мост войдут, тогда уж сразу.

Передний танк уже до середины моста дошёл.

Давай скорей, пропустишь! - торопит нетерпеливый сапёр.

Погоди, - отвечает старший.

Передний танк уже к самому берегу подошёл, весь фашистский отряд на мосту.

Теперь время, - сказал старший сапёр и нажал рукоятку машинки.

Побежал по проволоке ток, соскочила искра в мину, и так грохнуло, что за десять километров слышно было. Гремучее пламя вырвалось из-под моста. Высоко вверх взлетели танки, грузовики. С треском взорвались сотни снарядов, что везли на грузовиках фашисты. И всё - от земли до неба - закрыл густой, чёрный дым.

А когда ветер сдул этот дым, не было там ни моста, ни танков, ни грузовиков. Ничего от них не осталось.

В самый раз, - сказали сапёры.

КТО У ТЕЛЕФОНА?

Арина, Арина! Я - Сорока! Арина, вы меня слышите? Арина, отвечайте!

Не отвечает Арина, молчит. Да и нет тут никакой Арины, и Сороки нет. Это нарочно так военные телефонисты кричат, чтобы противник ничего не понял, если прицепится к проводу и подслушает. А тебе я открою секрет. Арина - не тётушка, Сорока - не птица. Это хитрые телефонные названия. Два наших отряда в бой пошли. Один Ариной назвался, другой - Сорокой. Связисты протянули по снегу телефонный провод, и один отряд говорит с другим.

Но вдруг не слышно стало Арины. Замолчала Арина. Что такое? А тут как раз разведчики пришли к командиру отряда, что Сорокой назывался, и говорят:

Скорее скажите Арине, что к ним сбоку фашисты подбираются. Если сейчас не сообщите, погибнут наши товарищи.

Стал телефонист кричать в трубку:

Арина, Арина!.. Это я - Сорока! Отвечайте, отвечайте!

Не отвечает Арина, молчит Арина. Чуть не плачет телефонист. Дует в трубку. Уже все правила забыл. Кричит просто:

Петя, Петя, ты меня слышишь? Я - Сорока. Вася я!

Молчит телефон.

Видно, провод оборвался, - сказал тогда боец-связист и попросил командира: - Разрешите, товарищ командир, я полезу исправлю.

Лев Кассиль

Семь рассказов

ПОЗИЦИЯ ДЯДИ УСТИНА

Маленькая, по окна вросшая в землю изба дяди Устина была крайней с околицы. Все село как бы сползло под гору; только домик дяди Устина утвердился над кручей, глядя покривившимися тусклыми окнами на широкую асфальтовую гладь шоссе, по которому целый день из Москвы и в Москву шли машины.

Я не раз бывал в гостях у радушного и говорливого Устина Егоровича вместе с пионерами из одного подмосковного лагеря. Старик мастерил замечательные луки-самострелы. Тетива на его луках была тройной, скрученной на особый манер. При выстреле лук пел, как гитара, и стрела, окрыленная прилаженными маховыми перышками синицы или жаворонка, не вихлялась в полете и точно попадала в мишень. Луки-самострелы дяди Устина славились во всех окружных лагерях пионеров. И в домике Устина Егоровича всегда было вдосталь свежих цветов, ягод, грибов - то были щедрые дары благодарных лучников.

У дяди Устина было и собственное оружие, столь же старомодное, впрочем, как и деревянные арбалеты, которые он мастерил для ребят. То была старая берданка, с которой дядя Устин выходил на ночное дежурство.

Так жил дядя Устин, ночной караульщик, и на пионерских лагерных стрельбищах звонко пели его скромную славу тугие тетивы, и вонзались в бумажные мишени оперенные стрелы. Так он жил в своей маленькой избушке на крутогоре, читал третий год подряд забытую пионерами книгу о неукротимом путешественнике капитане Гатерасе французского писателя Жюль-Верна, не зная ее выдранного начала и не спеша добраться до конца. А за окошком, у которого он сиживал под вечер, до своего дежурства, по шоссе бежали и бежали машины.

Но этой осенью все изменилось на шоссе. Веселых экскурсантов, которые прежде под выходные дни мчались мимо дяди Устина в нарядных автобусах в сторону знаменитого поля, где когда-то французы почувствовали, что они не смогут одолеть русских, - шумных и любопытных экскурсантов сменили теперь строгие люди, в суровом молчании ехавшие с винтовками на грузовиках или смотревшие с башен двигающихся танков. На шоссе появились красноармейцы-регулировщики. Они стояли там днем и ночью, в жару, в непогоду и в стужу. Красными и желтыми флажками они показывали, куда надо ехать танкистам, куда - артиллеристам, и, показав направление, отдавали честь едущим на Запад.

Война подбиралась все ближе и ближе. Солнце на заходе медленно наливалось кровью, повисая в недоброй дымке. Дядя Устин видел, как косматые взрывы, жилясь, выдирали из охавшей земли деревья с корнем. Немец изо всех сил рвался к Москве. Части Красной Армии разместились в селе и укрепились тут, чтобы не пропускать врага к большой дороге, ведущей на Москву. Дяде Устину пытались втолковать, что ему нужно уйти из села - тут будет большой бой, жестокое дело, а домик у дядюшки Размолова стоит с краю, и удар падет на него.

Но старик уперся.

Я за выслугу своих летов пенсию от государства имею, - твердил дядя Устин, - как я, будучи прежде, работал путевым обходчиком, а теперь, стало быть, по ночной караульной службе. И тут сбоку кирпичный завод. К тому же склады имеются. Я не в законном праве получаюсь, ежли я с места уйду. Меня государство на пенсии держало, стало быть, теперь и оно передо мной свою выслугу лет имеет.

Так и не удалось уговорить упрямого старика. Дяди Устин вернулся к себе во двор, засучил рукава выгоревшей рубашки и взялся за лопату.

Стало быть, тут и будет моя позиция, - промолвил он.

Бойцы и сельские ополченцы всю ночь помогали дяде Устину превращать его избушку в маленькую крепость. Увидев, как готовят противотанковые бутылки, он бросился сам собирать порожнюю посуду.

Эх, мало я по слабости здоровья закладывал, - сокрушался он, - у людей иных под лавкой цельная аптека посуды... И половинки, и четвертинки...

Бой начался на рассвете. Он сотрясал землю за соседним лесом, закрыв дымом и тонкой пылью холодное ноябрьское небо. Внезапно на шоссе появились мчавшиеся во весь свой пьяный дух немецкие мотоциклисты. Они подпрыгивали на кожаных седлах, нажимали на сигналы, вопили вразброд и палили во все стороны наобум Лазаря, как определил со своего чердака дядя Устин. Увидев перед собой стальные рогатки-ежи, закрывшие шоссе, мотоциклисты круто свернули в сторону и, не разбирая дороги, почти не сбавляя скорости, помчались по обочине, скатываясь в канаву и с ходу выбираясь из нее. Едва они поравнялись с косогором, на котором стояла избушка дяди Устина, как сверху под колеса мотоциклов покатились тяжелые бревна, сосновые кругляши. Это дядя Устин незаметно подполз к самому краю обрыва и столкнул вниз припасенные здесь со вчерашнего дня большие стволы сосен. Не успев притормозить, мотоциклисты на полном ходу наскочили на бревна. Они кубарем летели через них, а задние, не в силах остановиться, наезжали на упавших... Бойцы из села открыли огонь из пулеметов. Немцы расползались, как раки, вываленные на кухонный стол из базарной кошелки. Изба дяди Устина тоже не молчала. Среди сухих винтовочных выстрелов можно было расслышать кряжистый дребезг его старой берданки.

Бросив в канаве своих раненых и убитых, немецкие мотоциклисты, сразбега вскочив на круто завернутые машины, помчались назад. Не прошло и 15 минут, как послышалось глухое и тяжкое урчание и, вползая на холмы, торопливо переваливаясь в ложбины, стреляя на ходу, к шоссе ринулись немецкие танки.

До позднего вечера длился бой. Пять раз пытались немцы пробиться на шоссе. Но справа из леса каждый раз выскакивали наши танки, а слева, там, где над шоссе нависал косогор, подступы к дороге охраняли противотанковые орудия, подтянутые сюда командиром части. И десятки бутылок с жидким пламенем сыпались на пытавшиеся проскочить танки с чердака маленькой полуразрушенной будки, на скворешне которой, простреленной в трех местах, продолжал развеваться детский красный флажок. «Да здравствует Первое Мая» - было написано белой клеевой краской на флажке. Может быть, это было и не ко времени, но другого знамени у дяди Устина не нашлось.

Так яростно отбивалась избушка дяди Устина, столько покареженных танков, облитых пламенем, свалилось уже в ближний ров, что немцам показалось, будто тут кроется какой-то очень важный узел нашей обороны, и они подняли в воздух около десятка тяжелых бомбардировщиков.

Когда дядю Устина, оглушенного и ушибленного, вытащили из-под бревен и он открыл, еще слабо разумея, свои глаза, бомбардировщики были уже отогнаны нашими «Мигами», атака танков отбита, а командир части, стоя неподалеку от разваленной избы, что-то строго говорил двоим перепуганно озиравшимся парням; хотя одежда их еще дымилась, оба выглядели задрогшими.

Имя, фамилия? - спросил сурово командир.

Карл Швибер, - ответил первый немец.

Августин Рихард, - отозвался второй.

И тогда дядя Устин поднялся с земли и, пошатываясь, подошел к пленным.

Вон ты какой! Фон-барон Августин!.. А я всего только Устин, - проговорил он и покрутил головой, с которой медленно и вязко капала кровь. - Я тебя в гости не звал: навязался ты, пес, на мое разорение... Ну, хоть тебя и с надбавкой кличут «Авг-Устин», - а выходит-то, мимо Устина не проскочил. Зацепился-таки чекушкой.

После перевязки дядю Устина, как он ни сопротивлялся, отправили на санитарной машине в Москву. Но утром неугомонный старик ушел из госпиталя и отправился на квартиру к своему сыну. Сын был на работе, снохи тоже не оказалось дома. Дядя Устин решил дождаться прихода своих. Он придирчиво оглядел лестницу. Всюду были приготовлены мешки с песком, ящики, багры, бочки с водой. На дверях напротив, около таблички с надписью: «Доктор медицины В. Н. Коробовский», была приколота бумажка: «Приема нет, доктор на фронте».

Ну, что ж, - сказал сам себе дядя Устин, присаживаясь на ступеньки, - стало быть, закрепимся на этой позиции. Воевать везде не поздно, дом-то будет покрепше моей землянки. В случае чего, если сюды полезут, тут можно таких им делов наделать!.. Полное «адью» сообразим всякому Августину...

ОТМЩЕНИЕ

Одну из тревожных августовских ночей я провел на аэродроме, где соединение ночных истребителей майора Рыбакова охраняет подступы к Москве от фашистских налетчиков. В ту ночь летчик этого соединения лейтенант Киселев протаранил фашистский бомбардировщик, пробиравшийся к Москве. Огонь, пожиравший обломки фашистского самолета, позволил нам найти дорогу к месту падения погибшего налетчика.

Он лежал, врезавшись покареженными моторами метра на два в землю. Кругом валялись обломки сучьев. Тлели листья. Порозовевшие березки, словно в ужасе, отступили, освещенные зловещим пламенем, которое еще жило в этой мешанине из расплюснутого металла, среди раздробленных и вывихнутых частей бомбардировщика. Четыре трупа, обугленных и полусгоревших, лежали под обломками.

Когда в большом зале штаба фронта адъютант командующего, заглянув в список награждённых, назвал очередную фамилию, в одном из задних рядов поднялся невысокий человек. Кожа на его обострившихся скулах была желтоватой и прозрачной, что наблюдается обычно у людей, долго пролежавших в постели. Припадая на левую ногу, он шёл к столу. Командующий сделал короткий шаг навстречу ему, вручил орден, крепко пожал награждённому руку, поздравил и протянул орденскую коробку.

Награждённый, выпрямившись, бережно принял в руки орден и коробку. Он отрывисто поблагодарил, чётко повернулся, как в строю, хотя ему мешала раненая нога. Секунду он стоял в нерешительности, поглядывая то на орден, лежавший у него на ладони, то на товарищей по славе, собравшихся тут. Потом снова выпрямился:

— Разрешите обратиться?

— Пожалуйста.

— Товарищ командующий... И вот вы, товарищи, — заговорил прерывающимся голосом награждённый, и все почувствовали, что человек очень взволнован. — Дозвольте сказать слово. Вот в этот момент моей жизни, когда я принял великую награду, хочу я высказать вам о том, кто должен бы стоять здесь, рядом со мной, кто, может быть, больше меня эту великую награду заслужил и своей молодой жизни не пощадил ради нашей воинской победы.

Он протянул к сидящим в зале руку, на ладони которой поблёскивал золотой ободок ордена, и обвёл зал просительными глазами.

— Дозвольте мне, товарищи, свой долг выполнить перед тем, кого тут нет сейчас со мной.

— Говорите, — сказал командующий.

— Просим! — откликнулись в зале.

И тогда он рассказал.

— Вы, наверное, слышали, товарищи, — так начал он, — какое у нас создалось положение в районе Р. Нам тогда пришлось отойти, а наша часть прикрывала отход. И тут нас немцы отсекли от своих. Куда ни подадимся, всюду нарываемся на огонь. Бьют по нас немцы из миномётов, долбят лесок, где мы укрылись, из гаубиц, а опушку прочёсывают автоматами. Время истекло, по часам выходит, что наши уже закрепились на новом рубеже, сил противника мы оттянули на себя достаточно, пора бы и до дому: время на соединение оттягиваться. А пробиться, видим, ни в какую нельзя. И здесь оставаться дольше нет никакой возможности. Нащупал нас немец, зажал в лесу, почуял, что наших тут горсточка всего-навсего осталась, и берёт нас своими клещами за горло. Вывод ясен: надо пробиваться окольным путём.

А где он, этот окольный путь? Куда направление выбрать? И командир наш, лейтенант Буторин Андрей Петрович, говорит: «Без разведки предварительной тут ничего не получится. Надо порыскать да пощупать, где у них щёлка имеется. Если найдём, проскочим». Я, значит, сразу вызвался. «Дозвольте, — говорю, — мне попробовать, товарищ лейтенант?» Внимательно посмотрел он на меня. Тут уже не в порядке рассказа, а, так сказать, сбоку, должен объяснить, что мы с Андреем из одной деревни — кореши. Сколько раз на рыбалку ездили на Исеть! Потом оба вместе на медеплавильном работали в Ревде. Одним словом, друзья-товарищи. Посмотрел он на меня внимательно, нахмурился. «Хорошо, — говорит, — товарищ Задохтин, отправляйтесь. Задание вам ясно?»

Вывел он меня на дорогу, оглянулся, схватил за руку. «Ну, Коля, — говорит, — давай простимся с тобой на всякий случай. Дело, сам понимаешь, смертельное. Но раз вызвался, то отказать тебе не смею. Выручай, Коля... Мы тут больше двух часов не продержимся. Потери чересчур большие...» — «Ладно, — говорю, — Андрей, мы с тобой не в первый раз в такой оборот угодили. Через часок жди меня. Я там высмотрю, что надо. Ну а уж если не вернусь, кланяйся там нашим, на Урале...»

И вот пополз я, хоронюсь по-за деревьями. Попробовал в одну сторону — нет, не пробиться: густым огнём немцы по тому участку кроют. Пополз в обратную сторону. Там на краю лесочка овраг был, буерак такой, довольно глубоко промытый. А на той стороне у буерака — кустарник, и за ним — дорога, поле открытое. Спустился я в овраг, решил к кустикам подобраться и сквозь них высмотреть, что в поле делается. Стал я карабкаться по глине наверх, вдруг замечаю, над самой моей головой две босые пятки торчат. Пригляделся, вижу: ступни маленькие, на подошвах грязь присохла и отваливается, как штукатурка, пальцы тоже грязные, поцарапанные, а мизинчик на левой ноге синей тряпочкой перевязан — видно, пострадал где-то... Долго я глядел на эти пятки, на пальцы, которые беспокойно шевелились над моей головой. И вдруг, сам не знаю почему, потянуло меня щекотнуть эти пятки... Даже и объяснить вам не могу. А вот подмывает и подмывает... Взял я колючую былинку да и покорябал ею легонько одну из пяток. Разом исчезли обе ноги в кустах, и на том месте, где торчали из ветвей пятки, появилась голова. Смешная такая, глаза перепуганные, безбровые, волосы лохматые, выгоревшие, а нос весь в веснушках.

— Ты что тут? — говорю я.

— Я, — говорит, — корову ищу. Вы не видели, дядя? Маришкой зовут. Сама белая, а на боке чёрное. Один рог вниз торчит, а другого вовсе нет... Только вы, дядя, не верьте... Это я всё вру... пробую так. Дядя, — говорит, — вы от наших отбились?

— А это кто такие ваши? — спрашиваю.

— Ясно кто — Красная Армия... Только наши вчера за реку ушли. А вы, дядя, зачем тут? Вас немцы зацапают.

— А ну, иди сюда, — говорю. — Расскажи, что тут, в твоей местности, делается.

Голова исчезла, опять появилась нога, а ко мне по глиняному склону на дно оврага, как на салазках, пятками вперёд, съехал мальчонка лет тринадцати.

— Дядя, — зашептал он, — вы скорее отсюда давайте куда-нибудь. Тут немцы. У них вон у того леса четыре пушки стоят, а здесь сбоку миномёты ихние установлены. Тут через дорогу никакого ходу нету.

— И откуда, — говорю, — ты всё это знаешь?

— Как, — говорит, — откуда? Даром, что ли, с утра наблюдаю?

— Для чего же наблюдаешь?

— Пригодится в жизни, мало ль что...

Стал я его расспрашивать, и малец рассказал мне про всю обстановку. Выяснил я, что овраг идёт по лесу далеко и по дну его можно будет вывести наших из зоны огня. Мальчишка вызвался проводить нас. Только мы стали выбираться из оврага в лес, как вдруг засвистело в воздухе, завыло и раздался такой треск, словно вокруг половину деревьев разом на тысячи сухих щепок раскололо. Это немецкая мина угодила прямо в овраг и рванула землю около нас. Темно стало у меня в глазах. Потом я высвободил голову из-под насыпавшейся на меня земли, огляделся: где, думаю, мой маленький товарищ? Вижу, медленно приподымает он свою кудлатую голову от земли, начинает выковыривать пальцем глину из ушей, изо рта, из носа.

— Вот это так дало! — говорит. — Попало нам, дядя, с вами, как богатым... Ой, дядя, — говорит, — погодите! Да вы ж раненый.

Хотел я подняться, а ног не чую. И вижу: из разорванного сапога кровь плывёт. А мальчишка вдруг прислушался, вскарабкался к кустам, выглянул на дорогу, скатился опять вниз и шепчет:

— Дядя, — говорит, — сюда немцы идут. Офицер впереди. Честное слово! Давайте скорее отсюда. Эх ты, как вас сильно...

Попробовал я шевельнуться, а к ногам словно по десять пудов к каждой привязано. Не вылезти мне из оврага. Тянет меня вниз, назад...

— Эх, дядя, дядя, — говорит мой дружок и сам чуть не плачет, — ну, тогда лежите здесь, дядя, чтоб вас не слыхать, не видать. А я им сейчас глаза отведу, а потом вернусь, после...

Побледнел он так, что веснушек ещё больше стало, а глаза у самого блестят. «Что он такое задумал?» — соображаю я. Хотел было его удержать, схватил за пятку, да куда там! Только мелькнули над моей головой его ноги с растопыренными чумазыми пальцами — на мизинчике синяя тряпочка, как сейчас вижу. Лежу я и прислушиваюсь. Вдруг слышу: «Стоять!.. Стоять! Не ходить дальше!»

Заскрипели над моей головой тяжёлые сапоги, я расслышал, как немец спросил:

— Ты что такое тут делал?

— Я, дяденька, корову ищу, — донёсся до меня голос моего дружка, — хорошая такая корова, сама белая, а на боке чёрное, один рог вниз торчит, а другого вовсе нет, Маришкой зовут. Вы не видели?

— Какая такая корова? Ты, я вижу, хочешь болтать мне глупости. Иди сюда близко. Ты что такое лазал тут уж очень долго, я тебя видел, как ты лазал.

— Дяденька, я корову ищу... — стал опять плаксиво тянуть мой мальчонка. И внезапно по дороге чётко застучали его лёгкие босые пятки.

— Стоять! Куда ты смел? Назад! Буду стрелять! — закричал немец.

Над моей головой забухали тяжёлые, кованые сапоги. Потом раздался выстрел. Я понял: дружок мой нарочно бросился бежать в сторону от оврага, чтобы отвлечь немцев от меня. Я прислушался, задыхаясь. Снова ударил выстрел. И услышал я далёкий, слабый вскрик. Потом стало очень тихо... Я как припадочный бился. Я зубами грыз землю, чтобы не закричать, я всей грудью на свои руки навалился, чтобы не дать им схватиться за оружие и не ударить по фашистам. А ведь нельзя мне было себя обнаруживать. Надо выполнить задание до конца. Погибнут без меня наши. Не выберутся.

Опираясь на локти, цепляясь за ветви, пополз я. После уже ничего не помню. Помню только: когда открыл глаза, увидел над собой совсем близко лицо Андрея...

Ну вот, так мы и выбрались через тот овраг из лесу.

Он остановился, передохнул и медленно обвёл глазами весь зал.

— Вот, товарищи, кому я жизнью своей обязан, кто нашу часть вызволить из беды помог. Понятно, стоять бы ему тут, у этого стола. Да вот не вышло. И есть у меня ещё одна просьба к вам... Почтим, товарищи, память дружка моего безвестного, героя безымянного... Вот даже и как звать его, спросить не успел...

И в большом зале тихо поднялись лётчики, танкисты, моряки, генералы, гвардейцы — люди славных боёв, герои жестоких битв, поднялись, чтобы почтить память маленького, никому не ведомого героя, имени которого никто не знал. Молча стояли понурившиеся люди в зале, и каждый по-своему видел перед собой кудлатого мальчонку, веснушчатого и голопятого, с синей замурзанной тряпочкой на босой ноге...

Министерство профессионального образования РФ

Усть-Лабинский социально-педагогический колледж.

Реферат по детской литературе на тему :

« ЛЕВ АБРАМОВИЧ КАССИЛЬ »

Выполннила: студентка

2 «З» (К) курса

Шишкова. Л.

Переподаватель:

Щербина Л.Г.

г. Усть-Лабинск

ЛЕВ АБРАМОВИЧ КАССИЛЬ (1905-1970)

Отец писателя был заслуженным врачом республики, мать - учительницей музыки. В семье двое дружных сыно­вей - Леля и Ося. В первой повести Л.А. Кассиля «Кондуит и Швамбрания» они - главные герои. Оська - выдумщик, путаник, однако досрочно принятый в школу с резолюцией заведующего: «Принять за умственные способности». Раз­носторонняя одаренность Льва Кассиля проявилась уже в гимназии: воспитанный в интеллигентной семье, он с детства хорошо играет на пианино, с успехом изучает иностранные языки, прекрасно рисует, сильный шахматист, способный математик. Однако особенно он любит сочинять разные истории, а в 9 лет написал свое первое стихотворение. Л.А.Кассиль вспоминает о своем учителе словесности АД.Суздалеве: «...прочтя написанные мною по его заданию домашние сочинения, заявил напрямик моим родителям: чему бы меня ни учили, все равно, увы, в будущем стану литератором. Суздалев приучил меня читать серьезные книги о книгах... Он, как человек ученый и серьезный, привил мне неприязнь ко всякого рода дилетантству, за это спасибо ему».

В 1918 году в Покровске открылась детская библиотека. Тринадцатилетний Леля Кассиль и трое его друзей организу­ют в ней литературные вечера, доклады, руководят литера­турным кружком, редактируют, издают рукописный журнал «Смелая мысль». В 1923 году Кассиль поступил учиться в Саратовский художественно-практический институт, откуда перевелся на математическое отделение физико-математичес­кого факультета МГУ им. М.В.Ломоносова. Здесь студент Лев Кассиль активно участвует в университетской живой газете «Синяя блуза». Его младший брат передавал письма Льва о московских впечатлениях (втайне от автора) в газету «Сара­товские известия»... Так началось литературное творчество, ставшее делом жизни и самой жизнью Л.А. Кассиля. Первый рассказ был опубликован в 1925 году. Затем - два года само­стоятельного учения-писания для себя, «в стол». В 1927 Лев Кассиль получает признание как профессиональный журна­лист и всю дальнейшую жизнь следует завету В.В.Маяков­ского: «Не отворачивайте носа от газеты, Кассильчик!»

Содружество работы над художественными произведения­ми с публицистикой, с участием в общественной, научной деятельности - одна из характерных особенностей его твор­ческой биографии. Он участвовал в испытательных переле­тах новых самолетов и дирижаблей, на одном из которых чуть не погиб. Спускался в первые шахты строившегося москов­ского метро. На теплоходе плавал в Испанию во время напа­дения франкистов на Испанскую народную республику. Про­вожал в исторический перелет Чкалова. Первым встречал на границе О.Ю. Шмидта, вырвавшегося из ледового плена. Дру­жил с Циолковским, переписывался с ним до последнего дня жизни великого ученого. Жажда все узнать и по возможнос­ти все увидеть самому всегда сопутствовала Л.Кассилю, оп­ределяла темп и накал его жизни. Как никто другой, пони­мал он мальчишек, этих «самых первых двигателей прогрес­са», как написал Кассиль в очерке-этюде «Мальчишки»: «О мальчишки! Надоедливые, несносные, обожаемые мальчиш­ки! Хвала вам! «Мальчишек радостный народ» - вот как ска­зал о вас Пушкин. Вы - веселый ветер, расправляющий мор­щины на челе мира, влекущий в новое и освещающий па­мять о том, какими мы были сами в отрочестве. Птицы, звери, корабли, автомобили, самолеты, футбольные матчи, людое­ды, извержения вулканов, фазы луны и поспевания арбузов на ближайшей бахче - все вас касается, мальчишки». В фев­рале 1950 года, затем, через 10 лет, в том же макаренковском кружке, обращаясь к студентам Московского педагогическо­го института, Кассиль заявил: «Они совесть общества и пото­му несносны, как всякая требовательная совесть». Очерк «Мальчишки» появился 12 февраля 1960 года в газете «Из­вестия». Слова эти впоследствии превратились в убеждения многих, кто слушал писателя, и подтверждались опытом учи­тельского труда, гражданскими поступками:

«И если бы сегодня меня спросили, что самое главное в вашем твор­честве как будущих учителей, я бы сказал: преподавать, воспитывать, общаться с ребятами, то есть жить в учениках и для человечества так, чтобы с вами было ребятам весело, интересно, здорово! (выделено Л.А-Кассилем). И если в ваших силах, и в спортивные игры играйте с детьми. И фантазируйте вместе. И в походы вместе ходите. И нескон­чаемые истории вместе придумывайте. И не бойтесь почаще уезжать в страну Швамбранию. Детям это необходимо, как летняя речка! И тиму­ровские дела вместе затевайте. И не бойтесь побольше шутить. Важно, чтобы ни один урок не был скучен, чтобы и перемены проходили в школе весело, чтобы учебники пробуждали жажду знания... А еще я хочу, чтобы вы не боялись романтики. Чтобы умели создавать торжест­венность минуты молчания на линейке и раздумчивую мечтательность тишины у костра. Бойтесь все это опошлить и «заскучнить!». А еще я хочу с вами помечтать о том дне, когда вы станете опытными, но не уставшими от своего труда, имя которому - человековедение, людьми, мастерами едва ли не самой сложной профессии на земле, когда вы станете искусными мастерами. Кстати, вы не думали о том, что такое полное, совершенное искусство? Думается, что наиболее кратко его можно определить так: чувствовать, знать, уметь!»

В этой страстной речи писателя-педагога, посвятившего свою жизнь детям, - программа деятельности и современно­го учителя-воспитателя.

«Самым главным, бесповоротно решающим событием» в своей жизни Кассиль считал встречу с Маяковским. Ему на­чинающий писатель и принес (1929) свою первую повесть «Кондуит». Маяковский опубликовал отрывки из «Кондуи­та» в редактируемом им журнале «Новый ЛЕФ» и посовето­вал напечатать всю повесть в журнале «Пионер». После вы­хода «Кондуита» Кассиль становится постоянным корреспон­дентом журналов «Пионер», «Мурзилка», газеты «Пионерская правда» и продолжает работу над «Швамбранией» (1931). На I Всесоюзном съезде советских писателей (1934) С.Я.Маршак назвал дилогию «Кондуит» и «Швамбрания» одним из лучших произведений «большой литературы» для маленьких.

В автобиографии «Вслух про себя» Кассиль пишет: «Я за­думал написать свою первую книгу о том, как рухнула старая школа, как мы сами выучили все, что нам не хотели объяс­нить в классе. Во мне еще была свежа обида за детство, втис­нутое в графы гимназического штрафного журнала «кондуи­та». Сам писатель бывал занесенным в кондуит даже за посещение (вместе с мамой, днем!) кондитерской, так как это было запрещено в гимназическом уставе. В этом страшном для детей и секретном журнале записи делались теми надзи­рателями и преподавателями, которых Кассиль определил как «мертвые души». Сделать запись в кондуите - единственное увлечение директора гимназии, от свирепой холодности ко­торого все цепенели: «Больше всего на свете Рыбий Глаз любил муштровку, тишину и дисциплину. Он никогда не кричал. Голос у него пустой, бесцветный, как жестянка для консервов. Всюду, где он появлялся, будь то класс или учи­тельская, стихали разговоры. Становилось душно. Хотелось открыть форточку, громко закричать». В статье «Не просто так» (Пионерская правда. - 1933. - 3 марта), поясняя на­правленность и принцип отбора художественных средств, Кассиль подчеркивал свое стремление к тому, «чтобы книга рассказывала не только о гибели гимназии, но и отражала неизбежность гибели всего царского режима». Для художест­венного воплощения этой задачи писатель прибегнул к свое­образным композиционно-сюжетным решениям, ведущим из которых является принцип двуплановой подачи материала.

Реалистические события, составляющие фабулу, происхо­дят в период с кануна первой мировой войны до 20-х годов. Действие развертывается в захолустном приволжском город­ке Покровске, главные герои этого во многом автобиографи­ческого произведения - мальчики из докторской семьи Леля и Ося. Для заполнения фантастического пласта повести Кас­силь изобретательно, порой изощренно привлекает самозаб­венное увлечение детей книгами, их игры, причудливо вос­создающие в реальной жизни излюбленные книжные ситуа­ции. Так, мальчики выдумали «игру на всю жизнь» в страну Швамбранию. Сочинили ее историю, определили географи­ческие особенности, населили персонажами любимых книг. В этот круг ввели себя и установили оригинальный государ­ственный строй в соответствии с собственными представле­ниями о добре и зле. Эта игра была для детей не просто увле­кательным, совершенно независимым от взрослых занятием. Постепенно игровая деятельность превратилась в психологи­ческое состояние. Страна Швамбрания - спасительное при­бежище для неудовлетворенных мечтаний и стремлений де­тей. Автор книги символично поясняет причины происхож­дения детской игры в справедливую и счастливую страну:

«...ведь играть интересно только в то, чего сейчас нет». Одна­ко уже в начале книги автор разворачивает вывод, в свете которого читатель воспринимает теперь всю дальнейшую историю игры в Швамбранию, помня о неизбежности ее ис­черпанности при встрече с новой реальной жизнью освобо­дившейся России.

Но, прежде чем это произошло, дети прошли долгий и трудный путь внутреннего высвобождения от власти приду­манной ими игры, которая во многом заслоняла от них собы­тия действительной жизни. Мальчики настолько «заигрались», что подчас начинали верить в существование созданной их воображением страны: Швамбрания приобрела относитель­ную самостоятельность и независимость от своих творцов. Ставшие зыбкими границы между двумя мирами их жизни - реальным и фантастическим - ощущаются детьми порой неотчетливо: Кассиль изящно анализирует взаимопроникно­вение событий швамбранской и действительной жизни, про­исходящее в сознании детей. Такое освещение материала обусловило композиционную и стилистическую сложность произведения: последовательность повествования не выдер­жана; ряд картин и художественных образов, уточняющих основные положения, писатель дает по ассоциации, иногда он не в силах противостоять потоку литературных ремини­сценций. Подчас это комментаторско-пародийное назначе­ние второго, фантастического плана затрудненно восприни­мается детьми (особенно во второй книге), хотя взрослый читатель, понимая новаторскую смелость автора в этом худо­жественном приеме, оценит блестящее остроумие большин­ства кассилевских сопоставлений.