Ли знатный иль латник простой,
В ту бездну прыгнет с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой:
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной».
Так царь возгласил, и с высокой скалы,
Висевшей над бездной морской,
В пучину бездонной, зияющей мглы
Он бросил свой кубок златой.
«Кто, смелый, на подвиг опасный решится?
Кто сыщет мой кубок и с ним возвратится?»
Но рыцарь и латник недвижно стоят;
Молчанье – на вызов ответ;
В молчанье на грозное море глядят;
За кубком отважного нет.
И в третий раз царь возгласил громогласно:
«Отыщется ль смелый на подвиг опасный?»
И все безответны... вдруг паж молодой
Смиренно и дерзко вперед;
Он снял епанчу, и снял пояс он свой;
Их молча на землю кладет...
И дамы и рыцари мыслят, безгласны:
«Ах! юноша, кто ты? Куда ты, прекрасный?»
И он подступает к наклону скалы
И взор устремил в глубину...
Из чрева пучины бежали валы,
Шумя и гремя, в вышину;
И волны спирались, и пена кипела:
Как будто гроза, наступая, ревела.
Как влага, мешаясь с огнем,
Дымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет…
Не море ль из моря извергнуться хочет?
И вдруг, успокоясь, волненье легло;
И грозно из пены седой
Разинулось черною щелью жерло;
И воды обратно толпой
Помчались во глубь истощенного чрева;
И глубь застонала от грома и рева.
И он, упредя разъяренный прилив,
Спасителя-бога призвал,
И дрогнули зрители, все возопив, –
Уж юноша в бездне пропал.
И бездна таинственно зев свой закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.
Над бездной утихло... в ней глухо шумит...
И каждый, очей отвести
Не смея от бездны, печально твердит:
«Красавец отважный, прости!»
Все тише и тише на дне ее воет...
И сердце у всех ожиданием ноет.
«Хоть брось ты туда свой венец золотой,
Сказав: кто венец возвратит,
Тот с ним и престол мой разделит со мной! –
Меня твой престол не прельстит.
Того, что скрывает та бездна немая,
Ничья здесь душа не расскажет живая.
Немало судов, закруженных волной,
Глотала ее глубина:
Все мелкой назад вылетали щепой
С ее неприступного дна...»
Но слышится снова в пучине глубокой
Как будто роптанье грозы недалекой.
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом...
И брызнул поток с оглушительным ревом,
Извергнутый бездны зияющим зевом.
Вдруг... что-то сквозь пену седой глубины
Мелькнуло живой белизной...
Мелькнула рука и плечо из волны...
И борется, спорит с волной...
И видят – весь берег потрясся от клича –
Он левою правит, а в правой добыча.
И долго дышал он, и тяжко дышал,
И божий приветствовал свет...
И каждый с весельем: «Он жив! – повторял. –
Чудеснее подвига нет!
Из томного гроба, из пропасти влажной
Спас душу живую красавец отважный».
Он на берег вышел; он встречен толпой;
К царевым ногам он упал;
И кубок у ног положил золотой;
И дочери царь приказал:
Дать юноше кубок с струей винограда;
И в сладость была для него та награда.
«Да здравствует царь! Кто живет на земле,
Тот жизнью земной веселись!
Но страшно в подземной таинственной мгле...
И смертный пред богом смирись:
И мыслью своей не желай дерзновенно
Знать тайны, им мудро от нас сокровенной.
Стрелою стремглав полетел я туда...
И вдруг мне навстречу поток;
Из трещины камня лилася вода;
И вихорь ужасный повлек
Меня в глубину с непонятною силой...
И страшно меня там кружило и било.
Но богу молитву тогда я принес,
И он мне спасителем был:
Торчащий из мглы я увидел утес
И крепко его обхватил;
Висел там и кубок на ветви коралла:
В бездонное влага его не умчала.
И смутно все было внизу подо мной
В пурпуровом сумраке там;
Все спало для слуха в той бездне глухой;
Но виделось страшно очам,
Как двигались в ней безобразные груды,
Морской глубины несказанные чуды.
Я видел, как в черной пучине кипят,
В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей однозуб;
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой ненасытный, гиена морская.
И был я один с неизбежной судьбой,
От взора людей далеко;
Одни меж чудовищ с любящей душой,
Во чреве земли, глубоко
Под звуком живым человечьего слова,
Меж страшных жильцов подземелья немова.
И я содрогался... вдруг слышу: ползет
Стоногое грозно из мглы,
И хочет схватить, и разинулся рот...
Я в ужасе прочь от скалы!..
То было спасеньем: я схвачен приливом
И выброшен вверх водомета порывом».
Чудесен рассказ показался царю:
«Мой кубок возьми золотой;
Но с ним я и перстень тебе подарю,
В котором алмаз дорогой,
Когда ты на подвиг отважишься снова
И тайны все дна перескажешь морскова».
То слыша, царевна с волненьем в груди,
Краснея, царю говорит:
«Довольно, родитель, его пощади!
Подобное кто совершит?
И если уж до́лжно быть опыту снова,
То рыцаря вышли, не пажа младова».
Но царь, не внимая, свой кубок златой
В пучину швырнул с высоты:
«И будешь здесь рыцарь любимейший мой,
Когда с ним воротишься, ты;
И дочь моя, ныне твоя предо мною
Заступница, будет твоею женою».
В нем жизнью небесной душа зажжена;
Отважность сверкнула в очах;
Он видит: краснеет, бледнеет она;
Он видит: в ней жалость и страх...
Тогда, неописанной радостью полный,
На жизнь и погибель он кинулся в волны...
Утихнула бездна... и снова шумит...
И пеною снова полна...
И с трепетом в бездну царевна глядит...
И бьет за волною волна...
Приходит, уходит волна быстротечно:
А юноши нет и не будет уж вечно.
Стихотворение «Кубок» было начато В. А. Жуковским , скорее всего в 1825 г., а закончено, видимо, в марте 1831 г. Это – перевод баллады Шиллера «Водолаз», основанной на сюжете средневековых немецких легенд. Однако легенда XII века, на которую, вероятнее всего, опирался Шиллер, лишена романтических мотивов: причиной гибели пловца была якобы его жадность.
Жуковский внёс в балладу существенные изменения, У Шиллера проводится мысль о том, что боги, милостивые к людям, таят от них именно те ужасные тайны природы, знание которых невыносимо для смертного. Жуковский, в соответствии со своей концепцией «невыразимого» в природе (см. его стихотворение «Невыразимое») настаивает: человеку вообще недоступно знание всего, что должно лежать, согласно божественной воле, за пределами человеческого разумения. Изменена Жуковским 20-я строфа: у Шиллера в рассказе юноши фигурируют сказочные «чуда» – драконы и саламандры; Жуковский заменяет их действительно существующими морскими чудовищами: скат, млат, однозуб, мокой (акула) и т. д. По-иному изображена в переводе гибель судов в 11-й строфе. У Шиллера – «раздробленные киль и мачта только и спасались из всепоглощающей могилы». У Жуковского – не киль и мачта, а сами суда «мелкой назад вылетали щепой // С ее неприступного дна». Стиховая структура баллады также несколько изменена – у Шиллера в каждой строфе трехстопным является только 2-й стих; у Жуковского – 2-й и 4-й.
Баллад Жуковского Кубок была впервые опубликована "Балладах и повестях В. А. Жуковского", в двух частях, изданной в 1831. Основу произведения составил перевод баллады Шиллера "Der Taucher" ("Водолаз"). Сюжет Шиллера строится из средневековых немецких легенд XII века (отсутствуют романтические мотивы: причиной гибели пловца была его жадность). Жуковский существенно преобразил сюжет баллады, заменив ряд мифических персонажей реальными существами. Кроме того, у Жуковского центральной идеей стало то, что человеку недоступно познание всего, что должно лежать, согласно божественной воле, за пределами человеческого разума.
«Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой,
В ту бездну прыгнет с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой:
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной».
Так царь возгласил, и с высокой скалы,
Висевшей над бездной морской,
В пучину бездонной, зияющей мглы
Он бросил свой кубок златой.
«Кто, смелый, на подвиг опасный решится?
Кто сыщет мой кубок и с ним возвратится?»
Но рыцарь и латник недвижно стоят;
Молчанье — на вызов ответ;
В молчанье на грозное море глядят;
За кубком отважного нет.
И в третий раз царь возгласил громогласно:
«Отыщется ль смелый на подвиг опасный?»
И все безответны... вдруг паж молодой
Смиренно и дерзко вперед;
Он снял епанчу, и снял пояс он свой;
Их молча на землю кладет...
И дамы и рыцари мыслят, безгласны:
«Ах! юноша, кто ты? Куда ты, прекрасный?»
И он подступает к наклону скалы
И взор устремил в глубину...
Из чрева пучины бежали валы,
Шумя и гремя, в вышину;
И волны спирались и пена кипела:
Как будто гроза, наступая, ревела.
Как влага, мешаясь с огнем,
Дымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет...
Не море ль из моря извергнуться хочет?
И вдруг, успокоясь, волненье легло;
И грозно из пены седой
Разинулось черною щелью жерло;
И воды обратно толпой
Помчались во глубь истощенного чрева;
И глубь застонала от грома и рева.
И он, упредя разъяренный прилив,
Спасителя-бога призвал,
И дрогнули зрители, все возопив, —
Уж юноша в бездне пропал.
И бездна таинственно зев свой закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.
Над бездной утихло... в ней глухо шумит...
И каждый, очей отвести
Не смея от бездны, печально твердит:
«Красавец отважный, прости!»
Все тише и тише на дне ее воет...
И сердце у всех ожиданием ноет.
«Хоть брось ты туда свой венец золотой,
Сказав: кто венец возвратит,
Тот с ним и престол мой разделит со мной! —
Меня твой престол не прельстит.
Того, что скрывает та бездна немая,
Ничья здесь душа не расскажет живая.
Немало судов, закруженных волной,
Глотала ее глубина:
Все мелкой назад вылетали щепой
С ее неприступного дна...»
Но слышится снова в пучине глубокой
Как будто роптанье грозы недалекой.
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом...
И брызнул поток с оглушительным ревом,
Извергнутый бездны зияющим зевом.
Вдруг... что-то сквозь пену седой глубины
Мелькнуло живой белизной...
Мелькнула рука и плечо из волны...
И борется, спорит с волной...
И видят — весь берег потрясся от клича —
Он левою правит, а в правой добыча.
И долго дышал он, и тяжко дышал,
И божий приветствовал свет...
И ᴋаждый с весельем: «Он жив! — повторял. —
Чудеснее подвига нет!
Из томного гроба, из пропасти влажной
Спас душу живую ᴋрасавец отважный».
Он на берег вышел; он встречен толпой;
К царевым ногам он упал;
И ᴋубоᴋ у ног положил золотой;
И дочери царь приᴋазал:
Дать юноше кубоᴋ с струей винограда;
И в сладость была для него та награда.
«Да здравствует царь! Кто живет на земле,
Тот жизнью земной веселись!
Но страшно в подземной таинственной мгле..
И смертный пред богом смирись:
И мыслью своей не желай дерзновенно
Знать тайны, им мудро от нас сокровенной.
Стрелою стремглав полетел я туда...
И вдруг мне навстречу поток;
Из трещины камня лилася вода;
И вихорь ужасный повлек
Меня в глубину с непонятною силой...
И страшно меня там кружило и било.
Но богу молитву тогда я принес,
И он мне спасителем был:
Торчащий из мглы я увидел утес
И крепко его обхватил;
Висел там и кубок на ветви коралла:
В бездонное влага его не умчала.
И смутно все было внизу подо мной
В пурпуровом сумраке там;
Все спало для слуха в той бездне глухой;
Но виделось страшно очам,
Как двигались в ней безобразные груды,
Морской глубины несказанные чуды.
Я видел, как в черной пучине кипят,
В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей однозуб;
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой ненасытный, гиена морская.
И был я один с неизбежной судьбой,
От взора людей далеко;
Одни меж чудовищ с любящей душой;
Во чреве земли, глубоко
Под звуком живым человечьего слова,
Меж страшных жильцов подземелья немова.
И я содрогался... вдруг слышу: ползет
Стоногое грозно из мглы,
И хочет схватить, и разинулся рот...
Я в ужасе прочь от скалы!..
То было спасеньем: я схвачен приливом
И выброшен вверх водомета порывом».
Чудесен рассказ показался царю:
«Мой кубок возьми золотой;
Но с ним я и перстень тебе подарю,
В ᴋотором алмаз дорогой,
Когда ты на подвиг отважишься снова
И тайны все дна перескажешь морскова».
То слыша, царевна с волненьем в груди,
Краснея, царю говорит:
«Довольно, родитель, его пощади!
Подобное кто совершит?
И если уж до́лжно быть опыту снова,
То рыцаря вышли, не пажа младова».
Но царь, не внимая, свой кубок златой
В пучину швырнул с высоты:
«И будешь здесь рыцарь любимейший мой,
Когда с ним воротишься, ты;
И дочь моя, ныне твоя предо мною
Заступница, будет твоею женою».
В нем жизнью небесной душа зажжена;
Отважность сверкнула в очах;
Он видит: краснеет, бледнеет она;
Он видит: в ней жалость и страх...
Тогда, неописанной радостью полный,
На жизнь и погибель он кинулся в волны...
Утихнула бездна... и снова шумит...
И пеною снова полна...
И с трепетом в бездну царевна глядит...
И бьет за волною волна...
Приходит, уходит волна быстротечно:
А юноши нет и не будет уж вечно.
Баллада В. Жуковского «Кубок».
то, рыцарь ли знатный иль латник простой,
В ту бездну прыгнет с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой:
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной».
Так царь возгласил, и с высокой скалы,
Висевшей над бездной морской,
В пучину бездонной, зияющей мглы
Он бросил свой кубок златой.
«Кто, смелый, на подвиг опасный решится?
Кто сыщет мой кубок и с ним возвратится?»
Но рыцарь и латник недвижно стоят;
Молчанье - на вызов ответ;
В молчанье на грозное море глядят;
За кубком отважного нет.
И в третий раз царь возгласил громогласно:
«Отыщется ль смелый на подвиг опасный?»
И все безответны... вдруг паж молодой
Смиренно и дерзко вперед;
Он снял епанчу, и снял пояс он свой;
Их молча на землю кладет...
И дамы и рыцари мыслят, безгласны:
«Ах! юноша, кто ты? Куда ты, прекрасный?»
И он подступает к наклону скалы
И взор устремил в глубину...
Из чрева пучины бежали валы,
Шумя и гремя, в вышину;
И волны спирались и пена кипела:
Как будто гроза, наступая, ревела.
Как влага, мешаясь с огнем,
Дымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет...
Не море ль из моря извергнуться хочет?
И вдруг, успокоясь, волненье легло;
И грозно из пены седой
Разинулось черною щелью жерло;
И воды обратно толпой
Помчались во глубь истощенного чрева;
И глубь застонала от грома и рева.
И он, упредя разъяренный прилив,
Спасителя-бога призвал,
И дрогнули зрители, все возопив, -
Уж юноша в бездне пропал.
И бездна таинственно зев свой закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.
Над бездной утихло... в ней глухо шумит...
И каждый, очей отвести
Не смея от бездны, печально твердит:
«Красавец отважный, прости!»
Все тише и тише на дне ее воет...
И сердце у всех ожиданием ноет.
«Хоть брось ты туда свой венец золотой,
Сказав: кто венец возвратит,
Тот с ним и престол мой разделит со мной!
-
Меня твой престол не прельстит.
Того, что скрывает та бездна немая,
Ничья здесь душа не расскажет живая.
Немало судов, закруженных волной,
Глотала ее глубина:
Все мелкой назад вылетали щепой
С ее неприступного дна...»
Но слышится снова в пучине глубокой
Как будто роптанье грозы недалекой.
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом...
И брызнул поток с оглушительным ревом,
Извергнутый бездны зияющим зевом.
Вдруг... что-то сквозь пену седой глубины
Мелькнуло живой белизной...
Мелькнула рука и плечо из волны...
И борется, спорит с волной...
И видят - весь берег потрясся от клича -
Он левою правит, а в правой добыча.
И долго дышал он, и тяжко дышал,
И божий приветствовал свет...
И каждый с весельем: «Он жив! - повторял. -
Чудеснее подвига нет!
Из темного гроба, из пропасти влажной
Спас душу живую красавец отважный».
Он на берег вышел; он встречен толпой;
К царевым ногам он упал;
И кубок у ног положил золотой;
И дочери царь приказал:
Дать юноше кубок с струей винограда;
И в сладость была для него та награда.
«Да здравствует царь! Кто живет на земле,
Тот жизнью земной веселись!
Но страшно в подземной таинственной мгле...
И смертный пред богом смирись:
И мыслью своей не желай дерзновенно
Знать тайны, им мудро от нас сокровенной.
Стрелою стремглав полетел я туда...
И вдруг мне навстречу поток;
Из трещины камня лилася вода;
И вихорь ужасный повлек
Меня в глубину с непонятною силой...
И страшно меня там кружило и било.
Но богу молитву тогда я принес,
И он мне спасителем был:
Торчащий из мглы я увидел утес
И крепко его обхватил;
Висел там и кубок на ветви коралла:
В бездонное влага его не умчала.
И смутно все было внизу подо мной
В пурпуровом сумраке там;
Все спало для слуха в той бездне глухой;
Но виделось страшно очам,
Как двигались в ней безобразные груды,
Морской глубины несказанные чуды.
Я видел, как в черной пучине кипят,
В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей однозуб;
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой ненасытный, гиена морская.
И был я один с неизбежной судьбой,
От взора людей далеко;
Один меж чудовищ с любящей душой,
Во чреве земли, глубоко
Под звуком живым человечьего слова,
Меж страшных жильцов подземелья немова.
И я содрогался... вдруг слышу: ползет
Стоногое грозно из мглы,
И хочет схватить, и разинулся рот...
Я в ужасе прочь от скалы!..
То было спасеньем: я схвачен приливом
И выброшен вверх водомета порывом».
Чудесен рассказ показался царю:
«Мой кубок возьми золотой;
Но с ним я и перстень тебе подарю,
В котором алмаз дорогой,
Когда ты на подвиг отважишься снова
И тайны все дна перескажешь морскова»,
То слыша, царевна с волненьем в груди,
Краснея, царю говорит:
«Довольно, родитель, его пощади!
Подобное кто совершит?
И если уж должно быть опыту снова,
То рыцаря вышли, не пажа младова».
Но царь, не внимая, свой кубок златой
В пучину швырнул с высоты:
«И будешь здесь рыцарь любимейший мой,
Когда с ним воротишься, ты;
И дочь моя, ныне твоя предо мною
Заступница, будет твоею женою».
В нем жизнью небесной душа зажжена;
Отважность сверкнула в очах;
Он видит: краснеет, бледнеет она;
Он видит: в ней
жалость и страх...
Тогда, неописанной радостью полный,
На жизнь и погибель он кинулся в волны...
Утихнула бездна... и снова шумит...
И пеною снова полна...
И с трепетом в бездну царевна глядит...
И бьет за волною волна...
Приходит, уходит волна быстротечно:
А юноши нет и не будет уж вечно.
В. А. Жуковский, 1818-1831
Баллада «Кубок» в 1902 г. положена на музыку композитором А. С. Аренским (Баллада для соло, хора и оркестра, op. 61).
Название оригинала говорит о том, что для немецкого поэта важен был образ главного героя, совершающего конкретное действие — нырять. Русский же переводчик с определённой целью акцентирует внимание на предмете — кубке. Буквальное значение в переводе с немецкого -«преходящий». Дети предполагают, что речь пойдёт о награде, призе, переходящем от одного человека к другому, и делают вывод: В.А.жуковский, наверное, что-то изменил в содержании произведения, привнёс своё. В нём он делится мыслями, чувствами, которых нет в подлиннике. Жуковский построил свою балладу на чувствах смелости, произвола, каприза и жалости — до конца.
Ocновные положения статьи:
1. Царь хочет столкнуть человека со стихией, превышающей его силы.
2. Находится юный паж, который жаждет отличиться.
3. Он оказывается победителем стихии благодаря помощи Бога.
4. Неумолимый царь, движимый нехорошим чувством, устраивает второе испытание.
5. Без Божьей помощи паж погибает.
При этом паж поступил не совсем безрассудно: упредил (опередил) разъярённый прилив.
Другим больше по душе царевна своею добротой, скромностью, переживаниями за другого человека.
— Кто из героев не понравился?
(Не понравился царь: он мог не испьпывать юношу вторично, но ему ещё раз захотелось услышать рассказ о тайнах морского дна. В статье царь характеризуется как капризный, способный на произвол.)
— Есть ли среди толпы безучастные, равнодушные к происходящему?
(Таких в балладе нет: «И дрогнули зрители, все возопив … », «И каждый, очей отвести / Не смея от бездны, печально твердит … » Их отношение к юноше выражено с помощью слов: прекрасный, красавец отважный.)
— Почему не поддался искушению рыцарь
— нам понятно: он знатный, состоятельный человек. Однако не захотел «награды победной» и латнк простой» Отчего?
Рыцарь и латник «зрелые и умудрённые мужи». Они понимают: стихия превышает их силы.[Не захотели рисковать, поэтому на вызов отвечают молчанием.Можно ли назвать поступок пажа героическим? Юноша всё же прельстился сокровищами: царь пообещал ему кубок из золота, перстень с алмазом, а потом ещё и дочь в награду. Другие отмечают, что паж лишь с третьего раза отважился подступить к скале. Поступок не осуждается, но дети очень сожалеют о том, что ныряльщик погиб, не смог выбраться на берег. Третьи высказывают предположение: героическим бывает поступок только во имя спасения другого человека и защиты Родины. Четвёртые, оспаривая подобное утверждение, считают: жизнь у еловека одна; да, ею можно пожертвовать, защищая кого-то или что-то, но это уже не просто героический поступок — подвиг. Для большинства однозначного ответа не оказалось.
Второе испытание окончилось для пажа гибелью. Паж, вторично нарушив Божественную заповедь, не получил помощи Бога. Идея баллады Жуковского состояла в том, чтобы люди соединяли свои желания и помыслы с пониманием своего несовершенства. Только смиряя свою гордыню и полагаясь на Божью волю, Его помощь и милость, они смогут прояrить свои лучшие человеческие свойства.
«В нём жизнью небесной душа зажжена;
Отважность сверкнула в очах;
Он видит: краснеет, бледнеет о н а;
Он видит: в н е й жалость и страх …
Тогда, неописанной радостью полный,
На жизнь и погибель он кинулся в волны … »
В чем смыл фразы: «В нём
жизнью небесной душа зажжена … ?
Она выражает радость пажа, отклик на слова царя
« … заступница будет твоею женою»;
— уже мечтает о будущей счастливой семейной жизни, когда кажется, что в юноше проснулась от-
вага и он сам бросает на чаши весов жизнь — смерть, готов испытать судьбу, «неописанной радостью полный» в предчувствии любви. Кубок в средневековой культуре символизирует сердце, по этой причине он связывается с любовью. «Юноши нет и не будет уж вечно», но его сердце, его душа способны вместить, как кубок божественный напиток, прекрасное чувство. Теперь нетрудно догадаться, почему В.А.Жуковский назвал балладу не так, как Ф.Шиллер. Жуковский, будучи молодым поэтом, интересовался как историей, так и теорией баллады: ему были известны сочинения Эшенбурга, Эйхгорна. В этот же период самообразования он увлекается басенным творчеством, занимается переводами из Лафонтена, Флориана, экспериментирует над малыми поэтическими формами. В 20-е годы, осваивая новые жанры, поэт обращается к трагедии Шиллера «Орлеанская дева». Позднее он переводит на русский язык поэму Байрона «Шипьонский узник».
В это же время Жуковский последовательно, тщательно вырабатывает собственные сти-
хотворные формы’. В 30-е годы возрастает его интерес к прозаическим сказкам братьев Гримм, Ш’nерро. Всё это не могло не отразиться на поэтике баллады «Кубок». На одном уровне в ней просматриваются лирическое и эпическое начала, на другом — драматическое. В целом же баллады в творчестве Жуковского стали этапом на пути к стихотворной повести.
Почему же Жуковский назвал «Кубок» не басней, не сказкой, а балладой?
1. царь, стоя на скале, предлагает любому из своего окружения прыгнуть в бездну и по-
лучить за это подарок.
2. Вызов принимает только молодой паж: он достаёт из морской пучины золотой кубок.
3. Вернувшись живым и невредимым, юноша рассказывает об увиденном на дне моря.
4. Заинтригованный услышанным, царь вторично швыряет золотой кубок в волны, обещая в награду дочь.
5. Глядя на переживающую царевну-заступницу, паж вновь бросается в море и погибает.
Чем баллада отличается от басни? (рочитав балладу, мы можем извлечь для
себя урок, в то же время в произведении нет в открытой форме нравоучения, хотя есть идея.
Нет аллегории и иносказания.
Что общего у баллады с песней?
Песни бывают весёлые и грустные, в балладе грустный конец. Она может быть положена на музыку, так как изначально была песней, сопровождаемой танцем.
Что общего у баллады и сказки?
1. Присутствуют элементы фантастики (в глубине моря).
2. Персонажи без имён.
3. Прыжок на морское дно — это путешествие в иной мир, где главный герой сталкивается с противником.
4. Есть чудесное возвращение из враждебного мира. Помощник — сам Бог.
5. Герой возвращается со дна моря другим — познавшим страх.
6. Есть добрая царевна-защитница и царь- злодей.
7. Волшебная сказка читается с волнением, то же при чтении баллады: читатель переживает за судьбу героя.
В чём различие баллады и песни?
Главное событие можно воспринять двояко: как реальное и фантастическое, оно развивается стремительно. Есть приметы времени. Герой в первый раз спасается благодаря чудесной помощи самого Бога. Вместо запрета — заповедь. Нет счастливого конца. Сильнее, чем в сказке, напряжение.
Дети без затруднений перечисляют общие и отличительные признаки, так как, изучая волшебные сказки, составляли специальную таблицу; у них есть опыт сочинения сказки и басни.
Баллада — сюжетное стихотворение, построенное на фантастическом, легендарном материале. Баллада — стихотворение, в основе которого чаще всего лежит историческое событие, переплетание с острым, напряжённым сюжетом. Обобщая сказанное, можно сказать, что Жуковский испытывал свои творческие силы в различных жанрах; работая над сказками, соревновался с А.С.Пушкиным, но при этом у него своя, другим неведомая дорога. Сам он признавался: «Мне рок судил брести неведомой стезей…»
